|
На правах рекламы: |
Андрей Филимонов, Макс Батурин. Из жизни ёлупней Из жизни ёлупней Пасвяшчаецца ДИЗЗИ. Чыноунiк спазнiуся на работу. Начальнiк запытау, што здарылася. 1. 25 апреля 1988. Поезд "Томск - столица нашей Родины город-герой". У Володи в купе - облом (в смысле принять на грудь) - не то какая-то суровая семья, не то её снимают. Потому что всё время (уже полчаса) в галстуке и "да, да". Ну и фиг с ними. Мы под бутерброд, яйцо вкрутую и рассказ Коли Л. о заглатывании одним мужиком двух “огнетушителей” с горла... Филимонов опьянел и купил шоколадку. Какая девочка напротив!.. “Немой” нам даже фотки не предложил. Интеллигенты мы собачьи! Федяев махнулся с бабушкой местами. Теперь он сверху. Коля рассказывает о своём блокноте, Макс внимает, потом говорит: “Вот - собака” (животную, значица, увидел). 9.45. Баба в белом красит свой забор. 9.47. Пролетела птица на запад. Макс говорит: “Какие женщины!” Коля Л. говорит, что они юродивые от Кардена. Говорим о Сенеке. Бабы рядом - о колбасе и мясе. Филимонов шоколадке целку сломал - тренируется. 2. У девочки напротив чёрная короткая юбка искусственной кожи, черные неоднотонные колготки, рассеянный неоднозначный взгляд. Смотреть на нее бы не только! Обручальное кольцо у нее, как у меня. Опять птица, и опять - на запад. Что за низкопоклонство! Поехали из Межениновки. Девочка читает журнал. Она в спортивной куртке. У нее красные детские часы “Электроника”. Ей лет восемнадцать-девятнадцать. 3. В их программе прозвучали вальсы Чайковского, Шопена и Крайслера. В вагоне топят. У нас безропотно взяли льготные билеты. 4. Попали весело: вышли одновременно из передней и задней дверей автобуса №40 на остановке “Свечной завод”. 17.05.88. (день второй). У Макса никакой релаксации, потому что в туалет врываются люди с лопатами, граблями и носилками. Люди эти - сумасшедшие, которых лечат трудом. Живем, бля, как звери - на одной кровати. Познакомились с Таней, ругали с ней вчера советскую власть. Опять же вчера слышал: “Есть этика и эстетика, этика - это наука о красоте, о лесе, а эстетика... о нашей жизни. В ней есть две главные вещи - характер и наша жизнь.” Мы сегодня уклонились от трудотерапии и от зарядки. Дремали на одной кровати, ибо неясно до сих пор... Зато кормят отвратительно, но вкусно. Я уже выпил пол-жёлтой таблетки, а Андрюха всё выплюнул в унитаз. Сидим и ждём прогулки. Во время прогулки побывали в районе Бетонного завода, купили “Красное знамя” и пачку папирос. На обратном пути в лесу ели хлеб с тмином, колбасный сыр и ряженку. Было тепло, хорошо и весело. Я вновь уклонился от трудотерапии, беседуя с Таней, которая говорила: “Что всё-таки первично - материя или чувства? Надо искать Бога в себе самом. Но Бог - это не всё, кроме Бога существует насилие “. По-моему, это бред девственницы. А может, и настоящая шизофрения. Во время второй прогулки ездили к Maксу пить кофе в окружении тихих, но напряжённых: жёны, тещи и... как это назвать? короче, бабушки жёны. Все три - татары. Постоянные стычки с медсёстрами. А.Ф. критиковал пейзажи на стенах (пейзажи нарисованы больными, которых лечат творчеством). Не встретил понимания среди персонала: “А чё?”- успокаивают добрые нянечки. Макс просил А.Ф. сказать спасибо, что он в Институте, а не в Больнице - там бы ему показали, чё у нас с мондрианами делают. Пейзажи ему не нравятся! День закончился чтением в креслах. 18.05.88 (день третий).С утра сдавали разнообразные анализы. Уклоняясь от трудотерапии (терминология!) спали почти до прогулки, которую провели лёжа в сосновой рощице овеваемые майским ветерком, мечтая построить на этом островке среди картофельных плантаций дом, а также устроить в психбольницах прибежища для поэтов, а поклонники чтоб вели хозяйство(!) - поили и кормили. Стали колоть уколы со вчерашнего дня. Чувствуем себя хорошо оба, кроме А.Ф., которому стали колоть пантокрин, и он боится стать как солдат, который смотрит на кирпич, а думает сами знаете о чём. Позвонили Петропалычу. Он ждёт нас дома на Каштаке как гостей с 16 до 18 час. Болтал Макс с Таней о творчестве, Боге и прочей ерунде. Он же (Макс, а не Бог) пропылесосил дорожку в коридоре, после слёзных просьб старушки-нянечки, чем заслужил её мимолетную симпатию (царство ей небесное). Приходил Андрей А. Батурин, ждал два часа, пока нас выпустят к нему (режим!). “Гуляли” за чаем у Петропалыча Гавриленко. Впереди целый вечер и вся жизнь, а делать ничего не хочется. Андрюха в коридоре читает “Исэ моногатари” и размышляет о том, что с ним сделают в родном военкомате, если лечащий врач не признает его психопатом (статья 7б, например) - а обещали разное, ибо он их достал уже. Таня хвалит последний сборник Макса “Все мы дочери Schwitters` a”. Больные и испытуемые мотаются туда-сюда по коридору - одна из излюбленных форм досуга в психбольнице и её окрестностях... 5. И снова Новосибирск. Январь 1989.Вышли с Максом из автобуса (приехали с Куртуковым) и поехали в Дом книги. Купив там книг на самое первое время, пошли по Красному пр. и сфотографировали военный объект - расписные ворота штаба ВВС СибВО (эстеты грёбаные), за что были приглашены в караулку майором Барановым (Макс как старшина запаса, советовал не ходить, но А.Ф., который майоров ВВС видел только в кино, легкомысленно “приглашение” принял), который стал звонить особистам и рассказывать страшные истории как им про нас (“Называют себя писателями, говорят, что приехали из Томска”) так, в перерывах, и нам про них (“Был выпускной в соседней школе, один родитель снял тут же у ворот дочку. Так они потом три часа у нас плакали ночью, пока их особисты не допросили.”). Выходя из караулки, он говорил часовому: “Вот этот (А.Ф., то есть) арестован, а другой может идти.” Но другой, друг и соратник Макс, уходить отказался и подначивал часового вопросами типа, какое оружие он предпочтёт, дабы воспрепятствовать попытке А.Ф. вырваться из караулки. Часовой смеялся, нарушая Устав. А потом были мы увезены приехавшими на зов майора ментами в Центральное РОВД, где с нас взяли “объяснения” и заставили засветить пленку, а когда А.Ф. предложил компромисс - открыть аппарат и погубить лишь отснятые кадры, ибо плёнка, как и все остальное, была в дефиците, они позвонили в ГБ и cпросили там “КАК ПРАВИЛЬНО засвечивать пленку?” Спрашивали: есть ли порнография в романе “Подвиг”, фотокопия которого была у нас обнаружена, одним словом, вели себя дебильнейше, как, впрочем, и положено стражам порядка. Когда, взятые на заметку, мы уже занесли свои правые ноги над порогом, скромный мужчина - следователь предложил нам побыть понятыми, то есть, постоять минут 15 возле трупа, который только что нашли в канализации. Как это ни странно, мы отказались. Отпущенные, наконец, с миром, купили у бабки за пятьдесят копеек трёхлитровую банку, в неё три литра пива, пили его в подъездах, трамваях и в Берёзовой Роще. Так легко поэты теряют свободу и так сильно ей радуются (мораль). 6. 25 апреля 1988. Тайга-1. Купили газет и ГДР-овский журнал “Фотографи”. Там тётки с ногами. В вагоне жара. Поезд уже опаздывает. 11 часов. 11.35. “Фотографи” нужно смотреть под одеялом и с “жучком”. Стало веселее. Вторая пошла лучше. Больше нет, а ещё долго ехать. Надо открыть окно близ сортира, т.к. остальные окна позакрывали слесаря (ужас-то какой!). Вид из окна хороший, низменность хорошая, кемеровская. Отопительный сезон ещё не кончился. А снаружи весна, оттепель. Музон клёвый играет. Хочется бардака, ног и “жучка”. Утесов поет. В голове приятный легкий звон. За окном что-то цементно-грязное. Это завод. Стояли. Поехали. А.Ф. и К.Ф. пошли в ресторацию за “Саянами”. 11-47. Включили вентиляцию. Жить стало лутьше и веселее. 12.12. Первый раз пели, глядя на рельсы, открыв заднюю дверь нашего последнего вагона. Макс и А.Ф. ушли опять петь. 12.35.Проехали Юргу. Макс и Андрей плюнули в Томь - привет Томску. Ещё посмотрели на рельсы. Противник сна Филимонов залёг наверх. Лисицын уподобился ему. Макс и Федяев жрут и пьют. “Прошло двадцать лет”. Федяев достиг-таки цели - купил у “немого” порнографический календарик, и он, и Макс уснули в соседнем полупустом вагоне до самого Но-ска. Финита ля. 7. 19.05.88.(четверг).СФ ВНЦПЗ. С утра Макс повздорил с медсёстрами и был обласкан обещанием крутых мер. Главврач обещал Андрею просидеть здесь весь уик-энд. А потом перевести на режим “Г”, то бишь, выпустить на полувольное существование. Макс разгружал кафель, помогал А.Ф. оттранспортировать пустые бачки в столовую. Осмотрели попутно знаменитую сосновоборскую старорежимную башню красного кирпича. Перед обедом Макс встретился с врачом Евгением Марковичем Райзманом и говорил с ним о своей душевной болезни. Тот обещал ещё завтра вечером обо всем понемногу поболтать. Во время утренней прогулки съездили на Спутник. Природа хороша, соснова, но в посёлке - ничего интересного. Пообедав, поспали. Затем к Андрею приехала бабушка. Пообщались с прибывшими к Тане Шатовым и Сницером (она передавала им психотропные ей прописанные средства). Бабушка принесла продуктов. Опоздали с прогулки на 15 минут и имели порицание. Здесь всем распоряжаются медсёстры и санитарки, есть ещё несколько уверенно идущих на поправку; этих больных долечивают делегированием властных полномочий и доверяют им надзор за менее вменяемыми собратьями, отсюда пионерско-идиотская атмосфера, когда, например, сорокалетний мужчина чуть не плача отпрашивается у старухи в халате “с остальными покурить”. Я заметил, что чаще всего здесь плачут, увидев родственников. К высокому стройному психопату вчера пришли мать и какая-то девица, он сел на диванчик и, размазывая по лицу сопли, стал говорить, что он “такой дурак, такой дурак”. Распространена дружба полами (вот, скажем, Макс и Таня) - во время дневной прогулки я был увлечён в заросли Лидией Александровной, маленькой женщиной лет за тридцать, которая два часа рассказывала мне, как она любит искусство - изобразительное, театральное, любое... Мне было дурно. Макс сказал: “Я не знаю, как вам, а я хорошо сижу”. Ему недавно чего-то вкатили и он странен. Таня рассказала анекдот про дураков - она их не любит. Хотим подъехать к новой (молодой) медсестре с предложением отпустить нас погулять внеурочно вечером. Сестра показала нам член, но А.Ф. испросил разрешения прогуляться у своего лечащего врача. Вечером закусывали колбасой и валяли дурака. Стирали носки и нюхали их уже чистыми. А.Ф. был обещан аминазин за то, что он не спит. Ну это какое-то гестапо. Уже ночью при свече написал в Новосибирск любимой девушке Арине, выпускнице НГУ по линии филологии, юмористическое письмо. Было очень скользко спать на заляпанной парафином простыне. 20.05.88. от Р.Х. Пятница. Эта жизнь разочаровывает, потому что многого от неё ждёшь. Думал АФ, что отпустят его домой в пятницу - оказалось, лишь в субботу. Макса вообще не хотели отпускать - много он им, видать, всяких психических страстей нарассказывал, потом сжалились, он может в субботу быть дома. А бедной Тане показали член. В этот момент А.Ф. спит на своей кроватке, а Макс уже заправил диванчик и пишет эти строки, хотя до прогулки около часа ещё. Во время прогулки: в главном корпусе института продавали всякие лекарства. До сих пор жалеем, что не взяли галоперидолу. Макс звонил Юре Фатееву, договорились встретиться завтра. Ещё потеряли значок “С новым 1971 годом”. Жаль. Надеемся найти. Зато нашли ложечку для обувания обуви, сочли её знаком. 20 МАЯ.ПРОДОЛЖЕНЬ. Андрюха отбил за отчётный период две телеграммы Арине в Н-ск: “Над всей Испанией безоблачное небо Андрей” а также: “Жду звонка субботу вечером Сальвадор Дали”. Девочка Наташа, которой дают 66 таблеток в день, сегодня встала, бродила не без помощи товарок по коридору; будучи выведенной под руки “во двор” бормотала: кошечка, птичка, солнышко. Это плюс ещё кое-какие личности, блуждавшие, по обыкновению, там же, напоминало сцену следования трупаков из видеоленты “За чертой”. 8. 25.06.89. Отбыли из Томска в Новокузнецк в плацкартном вагоне на боковых местах. В багажной квитанции на картины Максу было отказано. Квитанции выдают только на телевизоры и собачек. Сели в поезд, открыли окна. Провожавший нас и всю дорогу поровший несусветицу Щеглик выходил уже на ходу. Поезд ехал неспеша и за три часа дополз до Тайги. Там наш вагон отцепили от мариинского поезда. Что сказать о населенном пункте Тайга? Как-то не думается в маленьких городах, не мыслится. Что было, что будет - на то здесь цыганки есть, да и те куда-то подевались, жарко им, наверное. Зато слушаем былинный мат грузчиков - в багажный вагон барнаульского поезда груз грузят (прости, Господи, такую стилистику): “Ты мне, ебана, по порядку кидай. Я тебе, ебана, не баба-яга тут крутиться”. Видели на почте старинный телефон-автомат с дверцей для возврата денег и черными рогами, на которые трубку вешать. Но самое веселое - это отправление поезда n5 “Улан-Батор-Москва”: из каждого окна торчит по несколько монголов, держат в руках штаны, куртки, шляпки, один все время распахивает и закрывает зонтик-парасоль. Некоторые выскочили на перрон и, потея, лавируют среди милиции и граждан, несут на голове тюки с одеялами. Серьезный мужчина в синем кителе орет из второго этажа вокзала: “Отправление! Отправление давай! Опять монголоиды разбегутся!”Раза четыре поезд трогался, монголы прыгали в тамбур, те, что в окнах рвали у покупателей деньги из рук, выкидывали в толпу товар, поезд тормозил и торг начинался по новой, одного монгола заклинило в окне с детским трехколесным велосипедом. Менты ухмылялись, проводники махали желтыми флажками, но кто бы их заметил среди разноцветного тряпья, которым был увешан поезд. Но вот и наши вагоны повлекли и прицепили к поезду “Иркутск-Новокузнецк”. В вагоне мы стали есть купленные в Тайге булочки и вспоминать увесистые зады буфетчиц из местной столовой, украшавшие интерьер вместе с плакатом “ПОЕЛ ПОПИЛ - НАБРАЛСЯ СИЛ. ТАК БУДЬ РЕШИТЕЛЬНЫМ И СТОЙКИМ И ОТНЕСИ ПОСУДУ В МОЙКУ!”. Зоркий взгляд А.Ф. набрёл на воскресный выпуск газеты “Кузбасс”, его привлекли материалы о том, как некий зэк потребовал себе благ и свобод, взяв в заложники директора школы в Анжерке; репортаж о выставке Шилова в Щегловке с истерическими восторгами из книги отзывов: “Ваши картины заставляют вспомнить о былом величии русского народа, его славных делах, его прекрасном будущем!”. А.Ф. читал особо дебильные места вслух, а мужик в майке с волосатой грудью опасливо на нас посматривал. 9. 25.04.88.Добрались до Фёдора Лютова, не смотря на то, что автобус за две остановки сломался. У Феди обедали, пили “Сонгурларски мискет” и “Манастирску избу”, знакомились с его будущей женой Ирой. Слушали ретро-пластинки, которые Федя нам подарил. По телефону связались с Игорем Нургалиевым, деятелем параллельного кино, которого мы сначала приняли за наркомана, и выписали его к Фёдору. Болтали Бог знает о чём. Нургалиев говорил с нами о валюте. Н.Л и А.Ф. остались ночевать у Фёдора, который показывал им чемоданы, набитые керамикой, которую Федя обжигает прямо на своей кухне, демонстрировал фотографии и слайдофильмы о заброшенных парках и распадающихся домах, показывал им свои пьесы о победе Мировой Анархии над ментами и негодяями, короче, этот вечер стоил всей культурной программы Интернедели. А Федяев с Максом ночевали у черта на рогах. День 26 апреля был примечателен тем, что мы вписались в вышеупомянутую культурную программу Интернедели, поселились в общаге НГУ и в связи с этим довольно обильно попили пива “Российского” и водки “Столичной” - с ними в Н-ске всё в порядке. (Пока Федяев с Лисицыным осуществляли в штучном слияние с массами - мордой о стену, прилавком поддых, хитрые Филимонов с Батуриным получали в какой-то каптерке бельё, а затем встретили на лестнице девушку лет 28, которая взглянула на них, опечалилась и отвела к себе на пятый этаж - ужинать. Юные поэты чавкали и насыщались, а дева рассказывала о непростой жизни студентки-старшекурсницы экономического факультета, обременённой мужем, проходящем службу в рядах вооружённых сил. Так задушевно лилась её речь, что друзья наши уже чёрт знает что себе вообразили, но, едва лишь они опустошили тарелки, как хозяйка сказала, что ей пора, и выставила М.Б. с А.Ф. безо всяких авансов. Вот! Честные в Академгородке девушки! Не какие-нибудь там! Это вам не ХТФ ТПИ, на фиг! 27 апреля. Поехали в город. Расстались с Федяевым. Встретились со Славой. Гостили у Фёдора. Пили спирт на орехах. Слушали ретро-музыку. Полоскались под душем. Вернулись в Академгородок. Были в клубе Интернедели, накачались “Байкалом”. Спали спокойно. 28.04.88. Воспоминанья о позавчерашнем пиве не давали покоя уже с утра. Решили с А.Ф. М.Б. ехать за ним в экзотический район “Шлюз”. По дороге зашли на почту и от избытка чувств, вызванного полнотой жизни и хорошей погодой, отправили в родной томский “Молодой ленинец” Серёге Сердюку телеграмму, текст которой был искажённой цитатой из записных книжек Блока с нашим добавлением - “Хорошо сейчас сидеть на Сестрорецком вокзале и пить кофий с пирожными. Только не говори об этом Аегудовичу. Марсианские хроники”. Пиво купили, разливного на сей раз, и от избытка же, видимо, чувств, начали пить его прямо в автобусе, ужасно радуясь как самому пиву, так и обстоятельствам времени, места и образа действия. 11. 24 мая 88. Восемь с небольшим утра. Институт псих. здоровья. Перерыв в записях вызван “домашними отпусками”. Максу в воскресенье вечером были даны таблетки, от которых он вырубился до вечера понедельника. В понедельник были у Макса дома на Каштаке с Петропалычем, который получил от Универа деньги за картину “Туман”. Он сказал на прощанье: “Выздоравливайте. Я к вашему освобождению десять “обнажёнок” накрашу”. И, действительно, накрасил, касатик, правда не десять, а две - такой, знаете ли, вид сзади и немного сбоку одной хорошо имевшейся нами барышни. Так вот, этот самый “вид” стал украшать, со временем, домик Максима Александровича, а пришедший к нему в гости Джоник Шестаков, едва картину увидел, произнес со вздохом: 26 мая. Вчера оба юных поэта отпросились на поэтический турнир в писательской организации, в котором и участвовали. Максу было присуждено второе место. Подробностей награждения он не запомнил, потому что был заторможен медикаментами. Через пять минут после выхода из Дома Творчества у Макса остановились наручные часы, чего он не заметил, а по прибытию в Сосновый Бор очень удивлялся и радовался, что проехали мы пятнадцать остановок всего так скоро. Вот оно, глупое счастье. Вечером опять играла гитара, потом спали. А.Ф. это давалось с трудом, потому что сосед по палате Ефим испортил воздух, да еще полночи любил себя под одеялом. “Не могу, - объяснил он всем, - уснуть, пока не вздрочну.” Сегодня сранья отключили в нашей психушке свет. В сумерках ждали врачебного обхода. А.Ф. всё дремал, одурманенный медикаментами, на вопросы врачей о самочувствии - мямлил, потому что у него самочувствия совсем не было. Видимо поэтому на утренней прогулке он без понимания встретил предложение Лидии Александровны сделать ему минет. Проще надо быть, дружок! Не пришлось бы тогда час слушать монолог на темы: я и живопись, я и симфоническая музыка, я и письма Марины Цветаевой Райнеру Марии Рильке... Днём Макс, А.Ф. и Таня поехали к Петропалычу на чай и суп. П.П. гулял во дворе с сыном, Павлом Петровичем. Завидев нас, он картинно испугался и закричал: “Психи! психи!”... Сидели на кухне, вспоминали недавний визит в Томск брата-близнеца Гавриленко Николайпалыча, который в Питере трудится абстракционистом, как у всех крыши посъезжали от их сходства и паленой водки, а потом все потерялись, Петропалыч накричал на таксиста, но убоялся физической расправы и вышел с заднего сидения через переднюю дверь, и пропал на два дня, так что занятия в вечерней художественной школе вместо него пришлось вести Николайпетровичу. И ни один ученик не заметил подмены. Будущие художники! 2 июня. Со времени последней записи успел произойти домашний отпуск, в ходе которого А.Ф. посетил любимую девушку в Н-ске и опоздал в дом скорби. В понедельник он же побывал в военкомате, привез “Акт обследования” и наговорил гадостей капитану. Во вторник днем ездил к папе за червонцем, на который в местном сельпо были закуплены такие деликатесы, как печенье “Счастливое детство”, биомасса “Ставрида натуральная с добавлением масла” в консервной банке и яблочный сок с мякотью. Принятый внутрь единовременно этот доппаек вызвал столь бурное веселье, что дежурная сестра заподозрила нас в чифиризме, устроила в палате обыск и, на свою беду, распахнула шкаф. А я как раз накануне нечаянно отломил дверцу стоявших на шкафу антресолей, и, чтобы никто не заметил, аккуратно приставил ее на место. В результате широкого жеста сестры несчастная дверца обрушилась на ее затылок со стремительностью ножа гильотины. “Что же вы не сказали, что у вас в палате шкаф сломан?” - строго спросила сестра. И кликнула для починки мебели старикашку, который был хоть и сумасшедший, но на все руки мастер. Вечером, с благословения заведующей, печатали стихи. В среду днем нам была обещана поездка на капусту, а за это - отпуск с пятницы до понедельника. В среду вечером нас обломили с пишущей машинкой, т.е. - заведующая разрешила печатать с 20 до 22 часов, а соответствующую запись в журнале разрешений не оставила. ЗДЕСЬ НИКОМУ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ НА СЛОВО. Под занавес дня А.Ф. в ванной комнате стирал носки и трусы, сочинил там два стихотворения, а Макс с Таней сидели в тёмной столовой и комкали скатерть. А сегодня утром сообщили, что для нас капуста отменяется. На неё поедут только доктора. Появилось опасение, что накроется и долгий отпуск. Сидим, как монахи и ждём милости господней в виде врачебного обхода... 12. Из рассказов новокузнецкого художника Александра Суслова. В 1969 году он, студент Харьковского худграфа, колымил с приятелем в некотором степном населённом пункте Оренбуржской области. Они расписывали сельский клуб райскими птицами. А 31 декабря 68 года ему при помощи блюдечка нагадали, что в новом году он женится, в ответ на что он расколотил посудину с гневом. В деревне же две молодые профессорки ходили к ним в гости - дружить и готовить еду. Одна была как бы Суслова (как её звали, он не помнит), а другая, Лена, - как бы его приятеля. Как бы - потому что ничего “такого” у них не было. Целомудренно жили, по-деревенски. Однако, настало время уезжать. Друзья-художники получили по три тысячи рублей (это в 69-то году!) и принялись собирать вещи. Сусловский приятель пошёл попрощаться с профессорками под проливным дождём. Вернулся он удивлённый: “его” Лена передала свёрток “для Суслова” с наказом не раскрывать до Куйбышева (ехали туда). Суслов, приговаривая, что, ерунда, мол, хотел вскрыть тотчас же, но приятель не позволил, крича, что обещал. А назавтра утром девы пришли провожать художничков к поезду, и когда Суслов из тамбура заревел им что-то прощальное, Лена сказала: “а Я НЕ ПРОЩАЮСЬ, ибо через месяц встретимся”. Суслов сказал, что ерунда, мол. “НЕТ, увидишь, ВСТРЕТИМСЯ”. Ну, встретимся, так встретимся - и прочь умчались. В Куйбышеве свёрток вскрыли, и увидели польскую икону черного дерева - двойную, со святой Barbaroi и святым Stephanom, с виду очень дорогую. Приятель предложил “толкнуть” её, но тут уж Суслов ни в какую. С того момента он затосковал. Приехав в Харьков к худграфу, он чуть ли не ежедневно стал писать письма в далёкий степной посёлок и получать на них ответы. Регулярно по целой ученической тетрадке. Дождавшись ноябрьских праздников, он поехал в заснеженное оренбуржье. 27-го декабря 69-го го. они поженились. Такая история, а дальше 13. А третьего июня 88 года во втором отделении института псих. здоровья было собрание больных, посвящённое вопросам дисциплины и внутреннего распорядка. Персонал пытался занять жесткую позицию. Но Макс выступил неформальным лидером ненормальных, непримиримо отстаивал права прибабахнутых и шизанутых, короче показал персоналу такого Николсона-Макмёрфи, что был удален с собрания, а через несколько часов и выписан из Института психически здоровым. Получил таблетки на самое первое время, попрощался с Андреем, который там ещё неделю дообследовался по настоянию военщины. 14. Двадцать восьмого же апреля 88 годакупили мы в торговом центре А-городка надувной сувенир в виде рака (он привлёк нас своим безобразием и разительным несходством с собственно раком) и маленькую детскую белую “трубу” издававшую звук одной тональности. Она стала нашим любимым развлечением, особенных успехов в игре на ней достиг Филимонов, он дул в неё со всех концов, и она, покорная, выдавала разнообразные рулады. Мы выползли, попив пива, в коридор и А.Ф. старался дудеть вовсю, а Макс с Лисицыным изображали грузинский горный хор. Минут через двадцать мы так достали аборигенов общаги (привыкших, что на время Интернедели их обитель учёности превращается в вертеп празднословов и сквернозвуков, которые выражают свою любовь к угнетённым арапам и эфиопам самыми дикими способами), что нас попросили репетировать в другом месте. Вечером того же дня, точнее, уже ночью, мы сидели, печальные, слегка фрустрированые тем, что нам нечего противопоставить буйному темпераменту угнётенных и борющихся, в смысле воздействия на хрупкие девичьи... ну, скажем, души. (“Я тебе, допустим, сейчас отдамся, а послезавтра ты уедешь, и все кончится?”. - грустно сказала она и ушла с чилийцем в ресторан под романтическим названием “поганка”). Пиво уже слабо шумело в голове. Макс читал “Золотой ключик” на болгарском езику, Андрей рисовал, вернее, ваял широкое полотно белым карандашом на белой бумаге “Бесплодная эротика или Ночной плач”. 29.04.88. Участие в культурной программе Интернедели вынудило нас к этому дню пройти “прослушивание” в целях ценсуры и профпригодности (а то: “Где эти левые поэты из Томска? Давайте их на митинг в Бердск!” - “А они прослушивания не прошли” - “А-а-а...”). Для этого мы, совершенно не выспавшись, встали в 9.30. Призрак обязанностей, не дав позавтракать, погнал нас в полутемный зал физматшколы. И целый час мы тупо пялились на сцену, где сначала вообще ничего не происходило, а потом изгалялись прочие ценсурируемые. Прослушивание так нас подкосило, что мы уснули до трёх часов; поднявшись, автоматически поехали на “Шлюз” за пивом, где пива не было, зато (?!) были похороны с пьяным оркестром ни в зуб ногой. Вечером посетили концерт отцеженных эстонских панков J.M.K. E. “Мы - последняя генерация перед концом, больше ничего не будет” - кричал на эстонском языке со сцены Villu Tamme, владелец изумительного гребня, ходя по сцене циклически, насилуя гитару, возбуждая и изнуряя публику крейзовой энергетикой своих песен. Он был на высоте, и под конец даже мы, стоя, орали что-то, махая руками. Концерт завершился музыкальной композицией состоявшей из жуткой панк-мелодии и вокала без слов на мотив “Полюшко-поле”. Зал пёрся апокалиптически. Фотографы с расписных панков переключились на толпу и тусовку. Милиция плакала в бронежилетки дружинников. После кончерта, ежу понятно, мы не могли не купить водки. Пошли Макс и А.Ф. в ночь (последний со значком “Судья” на грудях). Приставали к частным автомобилистам, значка попугивавшимся, но водку за 20 рублей продавшим. Кругом была, подчеркиваем, ночь; пространства, покрытые лесом и асфальтом, молча и пустынно простирались Бог знает до каких пределов... Мы шли, проникнутые каким-то космическим чувством и думали о том, что водка, возможно метиловая. Придя, поделились мыслью с Лисицыным. Тот как медик сказал, что нужно выпить по 30 грамм и слушать, что будет. Мы выпили по 80, и пошли в НГУ, в клуб Интернедели. Там повстречались, беседовали и подружились с музыкально-декоративными эстонскими панками и фотографировались с ними. Окрыленные этой новой дружбой, а также перспективой обладания фотографическими карточками, вернулись в логово своё и водку спокойно допили. 15. 26 июня 89. Проснулись в 8 часов и увидели за окном трамваи. Засуетились, - думали, Новокузнецк. Опытные люди успокоили: Прокопьевск. Но настал и Новокузнецк (основан в 1614 году, первая домна вздута в 1932), где нас встретил Суслов, и мы поволокли кармановские полотна в Дом творческих организаций. Там-то мы и поняли, что Новокузнецк - это культурный город, где художники ещё открывают новые земли, а в новолуние на горе собираются астрологи и воют с шаманами в сторону Шамбалы. Воздух был свеж, знаменитого смога не чувствовалось, и вообще городишко нам сразу и бесповоротно понравился. Мы быстро попали с Сусловым в мастерскую Виталия Карманова, который был нам рад, но не помнил нас, и с удовольствием ещё раз познакомился. Первый раз, весной, он был в задницу пьян (о чём смотри во второй части этой эпопеи). Мы с Сусловым объяснили Виталию, что к чему, и он нам с наслаждением поверил. Так мы познакомились вторично. Мастерская его помещается на девятом этаже, светлая, забитая законченными и незаконченными полотнами. На антресолях - закуток некоего Электрона, апологета шизореализма в графике и живописи. (Я, честно говоря, не понял принципов этого направления, зато мне очень понравилось, что Электрон принципиально трахает только некрасивых девушек, вдохновленный, видимо, тимуровским лозунгом - кто, если не я. К сожалению, познакомиться с ним не удалось, ибо в описываемый период он находился на пасеке, где принимал пчелиный яд - готовился к своей персональной выставке.) Вообще, мастерская Карманыча полна разных забавных вещей и кунсштюков. Он рассказал нам, что какие-то полузнакомые бомжи принесли ему недавно копию картины “Запорожцы пишут письмо турецкому султану”, и теперь он (Карманов) переделывает её в полотно под названием “Маркс, Ленин, Сталин, Наполеон, Мао Цзедун и др. пишут письмо Богу” (на его месте так поступил бы каждый). Мы радовались, аки дети. Пили ледяную воду. Виталий сказал, что по гороскопу из журнала “Крестьянка” ему предстоит тяжелый июль, да и заказы грядут, поэтому с алкоголем он завязал. Мы имели гуд тайм. Дарили Александру с Виталием свои сочинения и хармсинги про Лукича и других комических персонажей, вышедшие из под пера наших земляков Карла Тойфеля и Плюни. Читали хармсинги вслух. Живописцы ржали, как кони. Да и было с чего. Например: “После смерти выяснилось, что Леонид Ильич Брежнев ко всему прочему ещё и ледокол”. Или: “Черненко, когда его вскрывали, даже не поморщился”. Или даже так: “Встретил как-то Егор Кузьмич Лигачёв на улице Горького Виталия Алексеевича Коротича и ударил его палкой по голове. - За что? - вскричал Виталий Алексеевич. - За нашу Советскую родину. - ответил Егор Кузьмич, вытирая палку”. Потом Суслов, начальник всех кузнецких художников, пошёл ими руководить, а мы с Кармановым отправились гулять в пивбар. В Новокузнецке в пивбар покупают билеты, вроде как в драматический театр и дают две кружки напитка с закуской, чтоб не опьянеть. Но можно кружек взять больше, за дополнительную плату. Но только сразу - потом уже не дают. Выхлебав по первой кружке, Карманов рассказал нам, как в тридевятом пивбаре случайно зарезали официанта и как другие официанты - жлобы и каратисты - взяв убийцу за руки и за ноги, колошматили его об стену, пока он не умер в тюремной больнице. Прочли, выходя курить, объявление: “Приносить с собой рыбу запрещено!” Сходу принялись сочинять продолжение: Не курить! Не плевать! Под стрелой не стоять Разговором водителя не отвлекать Припев: Выдерни шнур! Выдави стекло! Это запасной выход! Вообще-то, как пояснил Виталий, мы были в пивбаре высшей категории , чем и объяснялись касса, некоторые строгости и полное отсутствие мордобоя. Но на обширных рабочих окраинах есть такие забегаловки, где главное - захватить графин, и следить, чтоб сзади что-нибудь не прилетело, да и графин беречь, и можно “повторять” хоть до бесконечности. А пол в подобных заведениях цементный с дыркой в углу, как на скотобойнях, чтобы можно было, значит, перед закрытием пуговицы, мозги и рыбьи хребты из шланга бесхлопотно смыть. Опорожнив по три кружки, двинулись в Дом Книги, где мы украли по книжке Сью Таунсенд, распрощались с Кармановым и отправились в “Мелодию”. Ничего в этой “Мелодии” хорошего нет. Зато первого секретаря горкома зовут Альберт Ленский. Эвона! Это нам сказали “Чистые” художники в кукольном театре, где они работают. Они затеяли с нами дискуссию о дадаизме, представителями оного нас полагая. А потом дали один из своих адресов и приглашали вечером заходить поболтать и переночевать. Но мы им ничего не обещали, ибо Суслов хотел прийти вечером к Карманову, и всех повести к монстру социальной “чернушной” фотографии Бахареву, который лето проводит на городских пляжах, подстерегая писающих девушек и влюбленных, а зимой откочевывает в рабочие общежития, где при помощи водки доводит тех же девушек до состояния топ моделей. Западные интеллектуалы его за это очень любят, а новокузнецкие кавалеры часто бьют. Суслов между тем не пришёл, но мы не очень-то горевали, успев посмотреть все картины Карманыча и даже ещё Электрона. Да и на вечер программа составилась - поехали к ещё с Н-ской “Интернедели” знакомой девушке Фроловой И. 17. Осенью 88 годанастали у М.Б. и А.Ф. весёлые времена. Со товарищем своим Анатоликом Скачковым основали они Всемирную ассоциацию нового пролетарского искусства, немало доброго вложившую в культурную жизнь родного и окрестных заснеженных городов, - будь то Первый Всесоюзный Дада-концерт 4 февраля 89 в Доме учёных Томска или открытие художественной выставки “Периферия-89” в апреле в Кемерово. Апофеозом же и финалом ныне несуществующей (?) Ассоциации была в мае 89г. Неделя идей авангарда в музыке, живописи и кинематографе, организованная вместе с методистом к/т “Октябрь” Андреем Самусевым. Кино, правда, нам тоже самим с помощью Игоря Нургалиева показывать пришлось. А со стороны управления кинофикации имели мы одни препоны и оттяжки. ... началось всё 15 мая в 20.00 Индустриальным шоу имени Ивана Сусанина. Был принесён заранее раскрашенный металлолом, и на площади перед “Октябрем” бригада Ассо во главе со Скачковым приступила к сооружению конструкции, к буйной радости детей и хиппи. Действие должна была сопровождать университетская хоровая капелла - исполнить предполагалось квазиреволюционную “Оду науке” (слова Филимонова, музыка народная), но капелла не пришла, да и без неё было весело, так как разраставшаяся толпа скоро запрудила рельсы, начали останавливаться трамваи, люди выходили из них и присоединялись к большинству. Большинство, как всегда, волновал вопрос - что здесь происходит. Поиметь эстетическое удовольствие от происходящего смогли немногие. Наутро 16 мая Макс и Андрей в сопровождении Игоря Щеглика, вернувшиеся из Кемерова с партией картин для выставки в рамках, запечатлели конструкцию на киноплёнку и пошли отдохнуть с дороги. А явившись к полудню в “Октябрь” узнали, что Неделя закончена (от директора к/т), что “весь этот хлам” (имелись в виду картины) надо немедленно убрать. Заскучав, организаторы вышли на улицу и смогли пронаблюдать, как группа молодых людей быстро и методично разрушила гениальную конструкцию ногами, мистически уловив настроение администрации. Когда А.Ф. робко приблизился к ним и безнадежно, как Бунин, узнавший о разгоне Учредительного собрания, спросил: “Зачем вы это?”. Ему было отвечено: “Мы - “октябрята”! Это наш район! И чтобы этого говнА здесь не было!” Унынию не поддались, ринулись во всевозможные инстанции жаловаться на жизнь. Плакали: в управлении культуры у Валентины Исааковны, в обкоме комсомола у второго секретаря Сергея Захаркова, в “Томском зрителе” у Марии Смирновой и Виктора Лойши, оттуда же звонили в худ.музей, и, обнадежённые, принятые ласково, вдохновлённые обещанной помощью, решили собрать всех, кого можно, к шести вечера в “Октябре” и устроить если не обещанное открытие выставки, то хотя бы демарш. И отвести душу. Но и далее всё развивалось по законам абсурда. По наущению Самусева из отдела идеологии явился человек, с отвращением осмотрел картины (Суслов, Карманов, Макс Батурин, Куртуков, Фёдор Лютов, “Чистые”, Гавриленко - Николай, брат Петра) и разрешил ВСЁ. Дай ему Бог здоровья, доброму человеку... Штурмом унд дрангом экспозиция была доведена до ума к назначенному сроку. Пришедшие на открытие прорвались сквозь кордон билетёрш и смогли насладиться. А искусствоведши из музея не пришли, предпочтя сомнительному авангарду реальный банкет после открытия в Концертном зале выставки томских художников, воспевающих красоту и суровое могущество обского севера. Что ж, каждому своё ! Над входом (или выходом ?) нашей выставки красовался поясной портрет М.А.Суслова тех ещё времён, которого, впрочем, почти никто не узнавал; и перевёрнутая “Великая американская обнажённая” Иры Кублинской. Ничего более страшного в тот день не происходило. 19. 30 апреля 88. Новосибирский А-городок. Поднялись с изрядным трудом. После короткого совещания решили отъезжать завтра утренним автобусом. Телефонировали Фёдору Лютову. Он приезжает вот-вот и хочет знакомить нас со своей импрессарихой. Чтоб уж было с чем, взяли ещё водки. А Н.Л. с М.Б. отправились на “Шлюз” по проторённой тропе за пивом, коего не купили, потому что не было, но полюбовались на красивые льдины толщиной в рост человека на берегу Обского моря. А Филимонов остался караулить казённое белье, и чтоб скоротать время, дудел на трубе, приводя в отчаяние каких-то узбеков. Тут-то и явился Федя, привез Хармса и Олейникова в форме “самиздата”. Вскоре прибыли ни с чем пивные гонцы. Выпив водку, двинулись к импрессарио, но она, увы, ушла на исповедь в только что открывшуюся академгородковскую часовню. Задумчивые пошли по березовой роще, навстречу нам бежали пожилые мужчины, на ходу выкрикивавшие наиболее ямбические стихи Пушкина, каждую минуту то один, то другой отставал, падал на колени перед понравившейся березкой и взасос целовал ее ствол. “Поэзия!”” - воскликнул я. - “Мужики, когда мы вчера христосовались с панками, подошла компактная шатенка и пригласила в гости. Это в какой-то общаге. Кто помнит адрес?”. Адрес помнил Коля. В первый момент её тоже не оказалось, и только уже нам стало мучительно больно после бесплодного стука в дверь, как она появилась - свежая, загримированная, с тортом, в нарядных красных босоножках. Кажется она растерялась, увидев четыре невесёлые фигуры (мне ещё накануне вечером показалось, что приглашая нас “почитать стихи”, она имела в виду только Колю Л., самого среди нас обворожительного), но вышла из положения (и из комнаты) со словами: “Ну я надеюсь, ни у кого тут нет тинэйджерских настроений”. И через десять минут перед нами предстали ещё две девы, нежные и удивительные, словно модели Модельяни. Увидев их, Федя попросил стаканчик молока, а Макс пошел зашивать джинсы, некстати разошедшиеся сзади по шву. Это ему не помогло, девушек мы поделили по-братски: одну мне, одну - Николаю, одну - никому. Да тут еще под окном пьяные голоса заревели: “Свободу Нельсону Манделе!”. Это было уже слишком, Макс свесился из окна и крикнул: “Да ему в тюрьме самое место!”. “У тебя выпить есть?” - миролюбиво спросили его снизу. А я самозабвенно танцевал с девушкой и застенчиво шутил, прижимая ее покрепче, она тихо смеялась, опустив очи долу, в конце концов я тоже опустил очи и обнаружил, что правый мой носок украшен кремовой розой в натуральную величину. Потом мы танцевали на улице при свете костра, под музыку из матюгальника на столбе. Была нежная звездная нехолодная вальпургиева ночь. Ежу понятно, что стихов никто не читал, да и домой никто не поехал, кроме Максимушки в Томск с Феденькой в город. При этом Максимушко уехал злой, как “Доцент”, но с деньгами, а мы, его товарищи, остались счастливые, но без копейки, поэтому мы постирали всё, кроме джинсов и курток, и отправились в студенческую столовую, где я делал жалестное лицо и просил денег, а в ответственный момент, когда жертвы колебались, я говорил: “Коля! покажи!..” Коля, молча глядя в глаза оппоненту, расстёгивал куртку и демонстрировал голую волосатую грудь. Общий сбор составил пять рублей. 20. 26 июня 89. Новокузнецк. Вечер у Фроловой ! Перо опускается. Пишущая машинка ржавеет от слез! Варка супа вылилась в балет на три персоны, а либретто состояло из извинений Иры и наших незамедлительных и великодушных прощении. Пили домашнее, на ошибках молодости настоянное, вино. Внизу, под окном, три пролетария пытались пить водку с горла, - не смогли - прислали товарища, самого вежливого, почему-то именно к нам, за стаканчиком и хлебушком. С ним беседовали всей семьёй. Фролова напрягалась, рассказывала нам о здешнем бескультурье, а Макс менял пластинки. Нарубались супу, потрепались о том, как трудно быть девушкой-корреспондентом заводской многотиражки. Пока выясняли мировоззрение, гегемоны квакнули. Всё тот же вежливый вернул нашей семье стаканчик, рассыпался в благодарностях и укатился вниз. Ночь провели унизительно спокойно, я, разумеется, пробрался в постель хозяйки, она проснулась и сказала: “как у тебя колотится сердце”. Вышла почти нагая из комнаты и вернулась с таблеткой валидола, я засмеялся и уснул в ее объятиях, как раненый рыцарь. Утром Фролова оставила нам ключ, с тем, чтоб вернули его в 17.00. Под дождём искали книжные магазины в этой, правобережной, части города и насмотрелись сталинской архитектуры вволюшку. На холме наблюдали крепость - остатки Кузнецкого острога, но туда не пошли, поработав над собой, отложив до следующего раза. Настало, таким образом, 27 июня. Дождь кончился. Мы бродили по мокрому городу от Карманова в Союз художников, никого не заставая. Пили яблочный сок на бетонных ступенях Дома творческих организаций, глядя на серое здание с уже изрядно надоевшей нам надписью “.........”. В конце концов отыскали Суслова, сговорились встретиться вечером и поехали в кукольный театр. Побеседовав еще разок с “Чистыми”, отбыли на трамвае через полгорода к Фроловой. У неё пили чай с чебуреком и на всякий случай попрощавшись, подались обратно к Суслову. Александр Васильевич был в ударе и травил нам вечерние истории: о странной своей натурщице Наташе, лесбиянке наполовину, регулярно ложащейся на крэйзу, и, вследствие накачанности нейролептиками, не могущей достичь того загадочного оргазма, о котором так много сейчас пишут; как Суслов с друзьями очень хотели ей помочь, но не знали - чем; как она села на кактус, прислуживая в голом виде пьющим художникам; как одна резвая деятельница управления культуры облажала народного художника РСФСР Кирчанова (60 лет), который желал поцеловать ей грудь, а она предложила ему колено, и смеялась над ним, а он кричал, что он - народный художник, и как он отомстил ей на открытии некоей выставки, при стечении народа объявив её проституткой, пытавшейся соблазнить его, аксакала. Рассказывая это, Суслов сводил Максу бородавки на руках, завязывая узелки на верёвочке по количеству бородавок. Они вскоре сошли, покорные чутким рукам умельца и мага. Пишу всё это на станции Малая Вишера Николаевской железной дороги, сидя с Максом в вагоне СВ почтово-багажного поезда “Баку-Ленинград”. Сегодня 7 июля, пятница. Едем в Ленинград, но как-то очень медленно. Всё началось вчера. Мы мирно отмечали мой день рождения (пиво и портвейн) в Зеленограде у Лёхи Коблова, корреспондента “УРлайта”, и вдруг (о, это прекрасное, любимое русскими писателями “вдруг”) мне пришло в голову, что настало время выходить на трассу. Очень быстро согласились ехать пьяные Скачков, Люки, Борька, Евген из города Череповец. Леха благословил нас и ушел блевать. Вышли на трассу, разбились на три группы. Долго не простояли - нас с Максом подобрали три дагестанца на “Жигулях” до Калинина (ныне Тверь). (Я пишу, а Макс пытается открыть банку мясных консервов ключами проводника. Он вчера впьянях обчистил холодильник в общаге, готовясь в путь, - в результате пара-тройка яиц разбилась у него в сумке, и всё там стало липко). Мчались дагестанцы неплохо. Курили нашу “Герцеговину Флор” и болтали то по-русски, то на родном языке, - на каком, мы не поняли, ведь в Дагестане говорят на сорока языках! А когда мы через пару часов оказались у калининской заправки, “шеф” запросил 10 рублей “за бензин”. Пришлось отдать им бутылку ихнего же дагестанского портвейна “Дербент”, купленного накануне по случаю именин А.Ф. Кстати, мне ведь сегодня 20 лет, и не выпить ли по этому случаю последнюю бутылку?!! Слышь чё, это ж не ихний “Дербент”, в натуре, а туркменский, наоборот, “Копет-Даг”. А не все ли нам, юным бодхисаттвам, равно? И твое здоровье! Слышь, а здорово ты гаишника построил с этим командировочным удостоверением из писательской организации. Это же кому рассказать!.. М.Батурин, должность - поэт, командирован - Москва, Ленинград, Таллин, Рига, Львов... Львов-то зачем приплел? А если занесет? А как он ответил! “Вы, товарищи, хоть и поэты, но машину из города я для вас не остановлю, вдруг вы шофера зарежете за поворотом”. 21. 7июля 89 ... После целого дня безумных походов по Ленинграду, вписались ночевать в общагу ЛГИТМИКа, в спортзал. Здесь живет человек тридцать абитуриентов на матрацах и матах. Свет на ночь не гасят. Какая-то девушка показывает сценку, ей аплодируют. Борька в ответ рассказал анекдот из серии “Разговоры с соседом через ограду”. Исполняэтся с капказским аксентом: Ашёт, Ашёт, скажи, пожалуйста, зачем твоя корова мой виноград кульёт? Э-э-э, дорогой Дато, она его не кульёт, она его нухает. Слушай, Ашёт, ты скажи своей корове, по сэкрету скажы, пусть она твой хуй нухает, как мой виноград кульёт. В Ленинград мы с Максом приехали почти в 16.00, расплатившись с почтово-багажным проводником червонцем, вырученным от продажи в Малой Вишере “Дербента” старому трясущемуся хрену. Ринулись в Катькин садик, где у нас была забита стрелка, и не нашли никого. В мастерской Николая П. Гавриленко - тоже пусто. Призадумавшись, и оставив записку, двинулись в ЛГИТМИК, где МАКС не обнаружил никаких следов любимой девушки Тани Олеар (жажда встречи с которой и толкнула его в Питер). Пошли искать столовую. Очень жарко, голодно. Питерская архитектура вызывает лёгкий культурный шок, который был бы совсем в кайф, если б ещё чего-нибудь поесть... Идём по улице Восстания и всё больше устаем. Я звоню по телефону. Длинные гудки. Что, ночевать сегодня не придётся ?! Столовые не попадаются. Покупаем две банки “Славянской трапезы”, идём по улице и поём: “Хороший автобус уехал без нас, хороший автобус уехал прочь” (Егор Летов). Садимся на остановке ждать автобуса, который отвезет нас в общагу ЛГИТМИКа, где Макс найдёт любимую девушку, или же мы кого-нибудь трахнем. Едем почти через весь центральный Питер Добрались до общаги Ленинградского Государственного Института Театра, Музыки и Кинематографии. Приятный летний вечер. Местность ничего себе. На балконе стоит красивая девушка с мороженым. Увы, не любимая Максова. А её в списке абитуры не оказалось. Но какой-то парень, видимо, староста, предложил зайти вечером и посмотреть некий “полный список”. Может быть, удастся покушать хотя бы спермы. Отдохнули в парке с пенсионерами, краем глаза полюбовались на Гавань, и опять отправились в мастерскую Н.П.Г. Проезжая на троллейбусе по Литейному, увидели бредущего по тротуару Борьку, замахали ему, и, выйдя из колесницы, облобызались с ним. Мы-то думали, что одни до Питера с Андрюхой добрались. Узнали, что Борька всю ночь с Евгеном шёл по трассе, что они побывали в Вышнем Волочке (а это труба!), и что от Новгорода их вёз со скоростью 160 км/час некий “фирмач” на последней модели “Жигулей”. В мастерской - опять облом. Вышли втроём на улицу, стали звонить по телефонам, надиктованным добрым пьяным Лёхой Кобловым. Беседовали с Мишей, он отослал к Алле, она сказала, что вписать нас не может, но дала телефон Оли. Оля сказала, чтоб мы приезжали на улицу Боровую, а там будем посмотреть. Отправились на 25 трамвае, переехали Обводный канал, вышли и попали в руки некоей мистической мафии, которая преследовала нас всё время, пока мы искали в Питере нужные улицы: сначала нетрезвая женщина отправила нас в противоположную сторону, там напитая до бровей бабка пыталась и вовсе отправить нас за Обводный обратно, мы не поверили - вернулись. Почти дошли до Боровой, но на всякий пожарный проконсультировались у группы дышащих пивом мужиков. Направление они подтвердили, но напоследок соврали насчёт расположения дома. Всё-таки дошли. Оля нас встретила, поставила чайник, и сообщила, что с ночлегом - облом. Она живет в коммуналке, и планировала поместить нас в комнате соседа. А его нет, дверь закрыта. Увы. Вскрыли “Славянскую трапезу” и съели её под весёлые разговоры о том о сём. Оля рассказала, что не признаёт театр как искусство. Напоила нас чаем, который получает пачку в месяц по талону и бережёт для гостей. Мы пили, нахваливали и кланялись в пояс, прощаясь. Вернулись в уже почти родную общагу ЛГИТМИКа, посмотрели хвалёные “полные списки” - тщетно, зато набились в спортзал ночевать с абитурой. Устроились втроём на матрацах под баскетбольной сеткой. Ночью какие-то дебилы играли в пианино и блажили несутсветную муть, а их менее одарённые собратья упражнялись в центре зала с боксёрской грушей. 24. Черновик сочинения Дмитрия Гоголева, ученика 9 класса: Вновь засияло в разрывах туч грозовых У всех он гопник, краска. 25. А 27 июня 88 года в Новокузнецке с утра (переночевав Макс в пустой мастерской Суслова, Андрей у Фроловой) мы решили уезжать по трассе. В 8-00 все собрались в мастерской Александра Васильевича, доброго человека, похожего на исполнивший свой долг дьявола, и сели завтракать. Мэтр погнал свои утренние истории, исполненные мистической лирики. Потом пошли ставить печать в командировочные удостоверения. Потом Суслов купил арбуза. Короче, выбрались на трассу около двенадцати. Простояли за гигантской надписью ПРОКОПЬЕВСК часа три. Водители изумленно пялились, когда мы говорили, что нам бы в Кемерово. Придумали себе занятие: разбить все банки на небольшой помойке, разделявшей с нами тень от большого тополя в этот солнечный и жаркий летний день. Разбили. Но никто всё равно не берёт. На картонку с надписью КЕМЕРОВО реагируют странно. Дальнобойщики вообще не останавливаются. Решили возвращаться в Новокузнецк на вокзал. Я напоследок вяло махнул рукой, остановились “Жигули”, водитель сказал: “Возьму до Панфилово”. Это не доезжая полсотни км до Щегловки. Мы сели. “Шеф” гнал со скоростью от 110 до 140 км/ч по транскузбасскому хайвэю. А мы по его доброте душевной наслаждались “Ласковым маем” в магнитозаписи. Незабываемое путешествие! Вышли в Панфилово, где на главной площади были: автостанция, шашлычная, пивбар, кооператив “Манты”, столовая, промтоварный магазин. Мы вдруг запсиховали, чуть было не приняли участия в битве за пиво, но опомнились и, гнусно пообедав в столовой, сели в автобус “Гурьевск-Кемерово”, куда нас бесплатно взял добрый, купивший пива вне очереди, водитель. 26. А началось всё, мы подчеркиваем, ВСЁ, - 18 апреля 88 года, когда стартовал наш с Андрюхой анабазис, как мы его назвали, не закончившийся, в принципе, до сих пор. В тот день Макс, трудившийся в многотиражке ТПИ, не пошёл на службу, а Андрей, тогда студент юрфака ТГУ, не пошел на учёбу, потому что накануне мы были приглашены Серёгой Чернышовым, звукооператором “Конструкции”, весельчаком и всеобщим другом, пить к нему на Иркутский тракт пиво и смотреть экзотическое тогда видео. По дороге мы отправили звезде рок-н-ролла Майку Науменко (который был у нас месяц назад на гастролях, и с которым мы пили пиво и коньяк в легендарном подвале на Кирова,2 у Федяева в присутствии Маликова и Позднякова-старшего, которые сумели нажраться и подраться) довольно дурашливую телеграмму, поздравили с днём рождения, в тот день у него случившемся. Пива у Чернышова не было, но видео мы насмотрелись вволю - одна серия эрекционной “Эммануэль”, фильм о Джеймсе Бонде и загробный фильм про ходячих трупаков “За чертой”. После этаких увеселений подались на Первый Томск в мастерскую художника Вадима Дорофеева, куда приехал из Новосибирска наш новый товарищ, художник Федя Лютов. 27. А на следующий, 18 мая 89, день, команда Ассоциации собралась в Академгородке, где в семь вечера должна была состояться аудио-видеоакция “Все мы дочери Швиттерса”. Был приведён под уздцы видео оператор и бывший поэт Семёнов Валерий с камерой. Ничего никому не объясняя, Скачков сначала заставил Валеру снимать абсолютно разномастные картинки и фото, а затем присутствовавшие (Андрей, Анжела, Филимонов, Глеб, Слава, Игорь, Ольга) совершали под его руководством действия, которые тоже фиксировались - сначала в ДУ, потом на автобусной остановке, потом в подъезде. Подъехал Макс. Все отправились в лес, где попарно раздевались, надвигаясь на оператора. Слава, застеснявшись, ушёл в лес с саксофоном. В заключение четыре голых человека - три юноши и одна дама - удалились вниз в сторону Ушайки под палящим солнцем по травянистому склону, майски-изумрудному. Кое-что потом досняли в Доме Учёных А-городка. Наложили на то, что получилось, идиотский текст и разбрелись принимать пищу. (Нотабене: директор ДУ Академгородка, женщина, раззвонила на весь Томск, что в лесу нами была устроена групповуха , а река Ушайка стала красной от девственной крови некрещеных младенцев. Ну и кто после этого психопат?) 28. В Ленинграде 8 июля 89 проснулись на матах. Я вышел из спортзала и курил, глядя в стену. Новые походы по Питеру представлялись полным бредом, и всё, что за этим днём последует - тоже. Поднялся сильно помятый Борька. После умывания стало чуть полегче. Позавтракали недёшево и невкусно в столовой на Гаванской. Макс её сначала принял за ГавАнскую, и очень удивлялся, тем более, что там ещё и проспект одноимённый есть. 31. Из рассказов крестьянина Ивана Павлова, записанных в 1907 году в деревне Богомолы, входившей в состав имения Ганнибалов-Пушкиных: “Чего же мне не помнить Александра Сергеевича-то, коли я с ним не раз и купался в речке-то Сороти. Мужики наши Александра Сергеевича кругом одобряли, потому что разговорчивый он был на все добрые дела. А как увидит - девки навоз везут, всем велит вокруг потом сойтись, песни поют, а он слушает... Одним словом, человек умственный и добрейший Был он в те поры к нам прислан, под началом находился. И за что только его начальники притесняли, памжа их ведает! С жандарсами дерзко разговаривал. А стариков нищих, которые песни поют, отыскивал, да просил ещё петь, а сам эти песни в бумажку списывал Много по полям да по рощам гулял, и к мужикам захаживал, всё для разговору. Всё по-русски, знамо, сустречатся люди, так неужто сопеть, разговоры разговаривать нужно, ну, он, значит, надлежаще это и любил И не чаял-то он свово отъезду... Вдруг, откуда ни возьмись, жандарм прёть: подполковник вас к себе требують, арёть. А Александра-то Сергеевич Пушкин, и отвечает тому жандарму таково скоро: я, говорит, вашему подполковнику вот энтим местом кланяюсь. И указал пальцем, каким местом. М-да... (Из книжки Семёна Гейченко Итак, сидим в километре от города Резекне с Борисом на скамейке. До В.Лук пришлось ехать по билетам. Но выспались. Прибыли в одиннадцатом часу. Проводница принялась вытаскивать из-под меня, сонного, матрац, бормоча, что, нельзя, мол. Вышли и осмотрелись. Впервые город Луки упомянут в летописи в 1166 году. Ничего городишко: напоминает Кемерово сталинско-барочными домами. Около вокзала и автовокзала имеются пивные залы, где толкаются мужики, судя по лицам, с полностью разрушенным генофондом. Выяснили, что наш номер - 15. Это автобус. Выехав на трассу, отоварились сухарями в коопмагазине, а я украл там два помидора. Трасса маломашинная. Прошли с километр. Послушали сводку погоды из транзистора идущего навстречу мужика. Тут нас и подобрал всех четверых добрый дядя из Москвы, оказавшийся на поверку военным. Как только пересекли невидимую тогда границу Литовской ССР, дорога стала ровной, как незапиленная фирменная пластинка, мы бесшумно взмывали на холмы и плавно мчались вниз, а вокруг были аисты и белые хутора. Расстались мы со своим счастьем у города Резекне, где русскому человеку делать нечего. И попали, балбесы, в медленный поезд N185. А балбесы потому, что купили на него билеты, которых у нас никто не спросил В Ленинграде пошли по улице Рубинштейна дальше и вышли к Фонтанке. Перешли на другую сторону и устроились в тени у самой воды. Было замечательно полоскать в речке грязные ноги и смотреть на проезжающие мимо катера. А Борька увлёкся рыбной ловлей, и заразил нас с Максом, особенно меня. Рыбы сначала никак не давались в руки, а потом маэстро таки поймал одну. Она оказалась мутантом: вместо плавников на спине и на боках имела иглы. Пустили её в лужицу на ступеньке. Она там ходила. Макс предлагал оставить её там, а мы с Борькой сжалились и отпустили в речку. А затем я стал внедрять в массы идею поездки в Петергоф. Подъезжаем к Риге. Вот уж почти совсем всё. This is the end my beautiful friend! Что мы имеем: грейпфрутовый сок и вид на Домскую площадь. Намертво бритый мужик с бородой плохо играет на трубе. Впрочем, уже перестал. Толик ведёт себя как последний турист - фотографирует достопримечательности! Переночевав на вокзале, вновь пошли по старой Риге. Воскресенье, эрго, - толпы глазеющих по сторонам под предводительством экскурсоводов-вождей. Чичероне энд папарацци. Отмечаются возле памятников. В римско-католической церкви видел таинство исповеди. Исповедник сидит, закрыв лицо расшитой золотой лентой. С непривычки кажется, что от ужаса. В кафе около собора (св.Яна, вспомнил) пять рижских гопников пытались разжечь межнациональную рознь, высокие молодые люди с мягкой русской речью. Они спросили: “Сачем вы приеххали сюта? Стесь нет ничего интересного”. Мы дали им бутылочку местного пива. Мы, два славянина и два еврея, наблюдали стремительное окосение латышских парней. У них, конечно, была своя водка Пошли к Дворцовой площади. Получив возле торца Зимнего по люля-кебабу, вышли на пристань, откуда стартуют ракеты на Петергоф. Проходя мимо Казанского собора, обнаружили грязную тусовку, раскинувшуюся по всей колоннаде. Какой-то панк, а может и просто гопник, мочился на могучую колонну. Вырулив с Соборной площади, наткнулись на Ларису с Каштака, которая под руководством старшей сестры выгуливала на Невском подозрительно трезвых финнов. Билеты до Петергофа ценит Родина по 1,5 рубля в один конец. Решили не ехать. Попытались сходить в Эрмитаж, - поздно. Тут разулся я. Посидели у столпа памяти 1812 года и опять пошли по Невскому. Это начинает доставать... В ларёчке купили “Славянскую трапезу” и съели её в колоннаде Казанского с украденными в хлебном магазине псевдомельхиоровыми вилками. Полюбовались на ораторов, к чему-то призывающих, на юношу с гитарой, который пел стоящим внизу: “Будет очень больно, будет так трагично...”(Егор Летов), а в проигрышах выдавал трагический апарт: “Аскайте же кто-нибудь А мы решили покидать Питер, выйти на трассу, может быть, вдохновленные худым мужчиной в черных очках и капитанской фуражке (чем-то напоминавшим Д.А.Пригова), который сидел, прислонясь к Казанскому собору и пел в никуда сорванным баритоном: "Выплывают расписные". 33. Константин Устиныч Черненко писал в 1982 году: “Важное значение в этом отношении имела и резолюция ЦК РКП (б) “О политике партии в области художественной литературы” (1925 г.). В ней подчёркивалось, что “...партия в целом не может связать себя приверженностью к какому-либо направлению в области литературной формы. 34. Симпатичный дизель везет нас в Ригу. Возникла мысль о возвращении в Москву. Здесь совсем другой мир, советская власть плюс тевтонская вежливость.Вчера, когда ехали на улицу Таллиннас, где планировали ночевать, повстречали двух металлисток, точнее, они стали с нами общаться, и были, кажется, не прочь продолжать, но мы с ними распрощались. И зря. потому что дверь на вписке нам никто не открыл. Вообще, у здешних “неформалов” катим за своих. Нынче утром двое волосатых с гитарами взяли у Борьки две беломорины, а потом спросили, не из Питера ли мы, и не “привезли ли чего-нибудь с собой”. Я их понимаю - хайратый двухметроворостый Борька стоит посреди площади в шлепанцах и плащ-палатке до пят. В ответ на просьбу откуда-то из середины одеяния возникает рука с папиросой, вполне можно предположить, что там, внутри, происходит процесс забивки, а то и более загадочный процесс 35. А в это время в Москве Макс жил у Лёхи Коблова, они пили пиво и имбирную горькую настойку, слушали любимых обоими “Роллинг Стоунз”, и много еще чего хорошего, ездили по пластиночным магазинам, где купили себе по редкостному совпласту “Музыка Бурунди”, а когда приехала вся команда из Риги, опять же пили пиво и имбирную горькую, в компании с двумя ещё люберецкими рокерами. Выезжали в город, танцевали с таксистами у метро “Речной вокзал”, хотели эмигрировать в Аргентину...эх! 36. Питер. Июль 89. Ещё раз безнадёжно прошлись по Катькиному садику. Н.П.Г. среди художников нет. Купили в Гостином дворе по пластинке Курёхина, оттянулись на всю катушку (в смысле, рулон бумаги) в платном туалете и отправились искать трассу на Москву. Выехали на метро до Купчино - оказалось, перелёт. Вернулись до Звёздной. Там мистическая мафия в лице бритоголового типа с букетом ромашек напоследок пыталась запутать нас. Но мы не поддались - вышли на трассу в районе мясокомбината. Город-памятник, колыбель революции, прощался с нами двумя каменными быками в человеческий рост по обеим сторонам ворот комбината. Мементо мори ли это, или олицетворение мощи нашей мясной промышленности? Пошли в сторону Москвы, жуя хлеб. И провели на этой поганой трассе три часа! Если кто и останавливался, то ехал недалеко. Случайно остановили такси. Таксист, кажется, очень обиделся, когда на вопрос, куда, услышал: в Москву! Загрустив часам к одиннадцати вечера, подались на вокзал, решив вписываться в поезд или электричку. На электрички опоздали. С горя купили девять пирожков и три бутылки "Пепси". Тут подошли две волосатые гирлы, и спросили: “Ребята, вы хиппи?” Мы им сказали, что нам всё равно, как называться. А они нам почему-то обрадовались и стали звать ехать с ними. В Москве они живут в заброшенном дореволюционном доме, разумеется, без света, воды и прочего. Сказали, что и для нас там место найдется. Нужно только матрасы найти. Ужас до чего заманчиво! Назначили встречу у Лысого Камня без пятнадцати два. После нудных прогулок по перрону и попыток вписаться к машинистам и к проводникам-студентам в почти пустой поезд, получили предложение ехать за червонец на троих на третьей полке, каковое предложение и приняли, почти не раздумывая. И это была, оказывается, миссис Карма собственной персоной. Ибо: в этом же поезде ехали наши любимые и родные Андрей Рыбацкий с Анжелой, члены Всемирной ассоциации. Их дальнейший путь пролегал до Томска, и мы отдали им пластинки, чтоб довезли на малую родину в целости. 37. Познакомились М.Б. и А.Ф. в октябре 1987 года в Томске на семинаре молодых писателей. 38. Ну, и настало, значица, 19 июля 89, и гуляли мы с Бертом, известным тусовщиком, по Москве. Купили чаю домой и “Стрелецкой”, чтоб не скучно было ехать, А когда пришли на перрон, наш собрат по бесплатному проезду Липницкий вынес из поезда, стоящего под парами, бутыль коньяку, которую за отъезд допив, мы прыгали в вагон уже на ходу, махая Берту свободными руками. В поезде немедленно начали пить водку. Наши добрые проводницы-студентки Ира и Марина, в которых купе для отдыха мы расположились и которые везли нас бесплатно туда (а теперь и обратно), убаюкав пассажиров, отправились пить виски с бандитами из пятого купе. Мы, допив водку, приступили к “Стрелецкой” настойке горькой. А Липницкий учил правилам поведения тюменских урелов, зашугавших с первых же секунд одними своими золотыми зубами и декольтированными животами вьетнамца Толика и его сестру Таню. Ехать было уже весело. Толик жался к нам и рассказывал по-вьетнамски, что боится, как бы ему соседи горло ночью не перерезали. Поезд трясло. А уже была, собственно, ночь. Успокоить мы его не смогли, но выпроводили в коридор, где он и ехал, пока всё не утряслось. 39. Мы планировали закончить нашу эпопею “Из жизни ёлупней” сочинением Димы Гоголева на тему “Два мира - два детства”, но оно нами, ёлупнями, кажется, утрачено, и, так получается, что ПОКА ВСЁ Октябрь-декабрь 1989, Томск
|